Тяжелая жизнь - Страница 19

— Нечего тебе и знать! Я сегодня же вечером приду к твоей маменьке и упрошу ее отпустить тебя.

То, что затевала Наденька, почти всегда удавалось ей.

Ирина Матвеевна заговорила было сначала о том, что не стоит Маше привыкать к роскоши, что не так она и одета, чтобы жить в богатом доме; но, взглянув на изнуренное лицо дочери, скоро уступила настояниям своей хорошенькой просительницы. Маша же, со своей стороны, чувствовала такую потребность отдохнуть, собраться с силами, что не могла устоять против любезного приглашения своей приятельницы.

Первый раз в жизни пришлось ей побывать в деревне, полюбоваться природой, пожить среди добрых, деликатных людей. Родители Наденьки приняли ее с полным радушием, как любимую подругу своей дочери. Наденька обращалась с ней как с сестрой. Прислуга, видя внимание господ к бедно одетой гостье, старалась угождать ей. При такой обстановке не удивительно, что здоровье Маши быстро поправлялось. Головные боли ее исчезли; на щеках ее стал появляться давно невиданный на них румянец, в глазах блеск и оживление. К августу месяцу она стала чувствовать себя совершенно отдохнувшей; к ней вернулась прежняя бодрость, и она не только не боялась предстоявших занятий, а напротив, с удовольствием думала о них.

Вдали от родных, не получая от них во все лето никаких известий, она почувствовала, что любит их гораздо сильнее, чем воображала. Ее тревожило здоровье матери, часто прихварывавшей последнее время; ей хотелось узнать, как поживает Груша со своими двумя маленькими дочками. Приехав с Коптевыми в Петербург, она не осталась y них лишнего часа и тотчас же побежала домой.

— A где же маменька? — спросила она, видя, что в мастерской одна Анюта покрикивает на девочек.

— Дома нет, — сухо отвечала Анюта. — Аграфена Ивановна больна, так она все там.

— Груша больна? Когда же она заболела? Что с ней? — с испугом спрашивала Маша.

— Почем я знаю! Сходи, так сама узнаешь!

Маша тотчас же побежала к сестре. Анюта сказала правду: Груша была больна, при смерти: она не узнала подошедшую к ней Машу, хотя глядела на нее широко раскрытыми глазами.

— Что это с ней? — шепотом спросила Маша y Павла Васильевича, уныло сидевшего в ногах больной.

— Кто ее знает? Простудилась, думали — ничего, пройдет, a она все хуже да хуже стала делаться, Вот теперь третий день в беспамятстве, никого не узнает. Я доктора звал, он говорит; зачем раньше не пригласили; кабы, говорит, начало болезни захватить, так можно бы помочь!

— Так отчего же вы прежде не позвали его, ведь она уж давно больна?

— Недели три перемогалась, да все думали — ничего; кума водила ее в баню да поила какой-то травой; она и сама доктора не хотела.

Маша с болью в сердце глядела на искаженное болезнью лицо сестры.

«Бедная, неужели она умрет, она, такая молодая, такая добрая! И умрет по вине окружающих, которые, несмотря на всю свою любовь к ней, не сумели вовремя доставить ей необходимую помощь!»

Жизнь Груши быстро угасала. Перед смертью она на несколько минут пришла в себя, узнала всех окружающих, потребовала к себе детей, нежно поцеловала их и проговорила слабым прерывающимся голосом:

— Умру я, худо им будет без матери… Маменька… Маша… Не оставьте их!

Смерть Груши глубоко потрясла Машу. Теперь только поняла она, как сильно любила сестру; для нее исчезло все, что было несходного в их характерах, понятиях и стремлениях; ей ясно вспоминалась девочка, нянчившая ее в колыбели, спасавшая ее, бессмысленную крошку, от побоев пьяного отца, делившая с ней всякий кусок свой; ей вспоминалась девушка, ласкавшая ее, ребенка, по мере сил облегчавшая для нее начало трудовой жизни; женщина, всегда готовая утешить ее, помочь ей. Лаская своих двух маленьких племянниц и рыдая над ними, Маша мысленно давала себе слово заплатить им за все добро, какое делала ей мать их, перенести на них всю свою любовь к сестре.

Глава IX

Усиленная работа, утомлявшая Машу, оказала ей на этот раз большую услугу. Все время ее было до того наполнено то занятиями с Настенькой, то приготовлением своих уроков, то чтением, что ей некогда было предаваться печали. Невозможно останавливаться мыслью на прошедшем, когда каждый день приносит свою заботу, свою мелкую неприятность. Дома y Маши стало этих неприятностей несколько меньше прежнего: мать обращалась с ней ласковее и хотя часто говорила про нее знакомым: «Нет, эта мне Грушеньку не заменит, далеко не то!» но уже не ворчала на занятия Маши и только с нетерпением ждала конца ее курса. С половины зимы Анюта оставила их и стала жить одна, занимаясь поденной швейной работой и хвастаясь нарядами на которые тратила почти все свои деньги. Маленькие ученицы Ирины Матвеевны любили Машу и всячески угождали ей. Теперь, по крайней мере, поздние вечерние часы да праздничные дни проходили для нее спокойнее. Зато положение ее в доме Негоревых становилось все хуже и хуже. Настеньке пошел четырнадцатый год; она считала себя почти взрослой девицей и находила оскорбительным заниматься под руководством гимназистки; леность и капризы ее также росли вместе с годами. Она скрывала задаваемые ей уроки, чтобы избавиться от их приготовления; она ни в чем не хотела слушаться Маши и беспрестанно жаловалась на нее матери. Мать, души не чаявшая в Настеньке, верила ей на слово и, никогда не разбирая в чем дело, принималась при ребенке же бранить и грубо упрекать Машу. Чуть не каждый день приходилось бедной девушке выслушивать, что она — неблагодарная, не ценит благодеяний людей, вытащивших ее из грязи, что она даром ест хлеб, даром получает деньги.